Ти вже ідеш?.. До ранку ще далеко: Не жайворонок то, а соловей Збентежив вухо боязке твоє; Він раз у раз там уночі співає Між віт граната. І повір мені, Коханий, любий мій,- то соловей.
Я страдаю накопительством. Как страдаю. Наслаждаюсь, любуюсь и восхищаюсь.
Бесконечное убожество хлама даже в отрешенности своей (а не в стройных псевдогармониях современного искусства), даже в разобщенности элементов заменяет мне мою близорукость и беспамятство. Так - на ощупь -мне известен весь мир. Оно пришло из необходимости содержать кипу бумаг с отрывками, этими крылышками, оторванными от метафизической мухи. Блокноты с широкой клеткой на желтоватом пергаменте порождали во мне голод эстетизма, проще - надежду писать, писать еще, так, как я умею очень редко -до зашоренности непролазного дыма вокруг, до гари истертой на пальцах кожи, до крови, до хрипа.
Остальное я храню не потому, что. Всяк по-своему _____________ (заполнить при необходимости).
Романтичность. Вот что иссохло внутри. Хотелось почувствовать себя перегноем - получилось, радей. Исчезла романтичность -та, что запой Бернсом, Гейне, Шекспиром, рыдания по любви Ромео и Петрарки ночью, под одеялом, срезая зрение фонариком. Читать перед классом стихи наизусть - как наизжизнь! Наизверт себя! Безоглядное, беспробудное, безбоязненное. Бесстрашие. Вот что логизировалось, поставлено в вазу, прикрыто, как прыщ. А ведь бесстрашие было: снаружи (оборачиваясь, сама бы себя отплевалась исповедовать), внутри (чистый спирт, лучший мед - каждый вздох, весь этот воздух!)
Дурацкий пост. Всему виной то, что раки по чьему-то измышлению - Ромео среди других придумок. К чему же: пора заглянуть в третий сверху ящик стола, где лежат самые ценные и неприкасаемые вещи, развести мусор и пыль ладонью, что тот Моисей, и перечитать Шекспира в любимом переводе.
сегодня придумывали рифмы к нашим именам. Наверное, так поэзия становится жизнью, а не цитатами в угаре. Но о счастье не интересно читать, так? Детство мое прошло под громадами деревьев - всегда будет не хватать этого троесонья, стоголосья запахов, зелени, золота. Свежего ореха, раколотого булыжником. Качели с подножником. Полузаброшенного вокзала, где всего отчетливее небо, приходить в него сквозь столкнувшиеся телеграфные столбы со звездой между ними. Но так же мне не будет хватать сейчас: желтые сливы фонарей в листьях, плед на плечи, бордового свитера, чащи чистотела. Кота.
Ты хотел бы жить, желаться, верить. По режиму требуется спать. Уезжаю в глубь, в прорубь, в прорву расцветшей уже сирени, в отсутствие неловкостей и трений, в певучей пчеле поезда - начинаться заново. Кот, в твой май.
Взяла журналъ, сцапанный в Циолковском, чтобы на каждую статью писать сицилиану или октаву.
Успела -все. И еще больше не успеваю. Бесконечный день (для хлеба и сожалений). Усмиряю логику чуть ли не девятихвосткой. В моей голове зашерстился некто строгий и мелкий, зудит по ночам. Кэрроллы разлетаются под наплывом...
Время, когда спокойно можно выйти на балкон в четыре утра и остаться там до первых голубей, пока солнце не прояснит глаза,пока не просверлит голову.
И я, раскребывая скорлупу изнутри -что должен делать? Камень из соли и света, камень из лиловой, синей тени, камень замысловатых сквозных узоров наращивались во мне, обретали имя, голос, постепенно - не запоминая лиц их - становились системой, жизнедеятельностью. Зачем. Человек - это разрушение. Это попытка выразить и стереть свои белковые клетки, выжечь себя в памяти, подмять хронотоп, высосать глазами синь, сцепиться с как можно большим количеством себе подобных, растратиться, проявиться. Твое же созидание болотно и сонливо, на ветке раскачивается два века как дохлая сова.
Почему. Что бы ни касалось меня - от всего отводила глаза, оставляла место только для природы, для странно-медлительных историй, для страха. Мне изначально не нужен был человек: тыкающий в лицо пальцами, надеясь развеселить, отбирающий у отца, бьющий, радующий - как ему захочется...уходящий,уходящий,уходящий. Книги были страницами, они не взбухали ранами, они представляли системы, карточная игра для сознания. Поэзия, быть может, была чем-то простым. Треснувшими губами, по которым течет сок и воздух. Тогда меня еще волновала глупость и косность других, себя. Я задумывалась о нравственности, деятельности, причинно-следственности. Но никогда не испытывала вины интеллигенции перед народом.
И не нуждаюсь в ней. Однако если приходит чувство собственной ущербности, то исключи чужеродное и восполни нужным. Мне - лубочными стихами, остротой восприятия (когда бах внутри твоей головы разводит пчел и они оседают последними строками), лихорадкой созидания.
Что-то давно не следит смерть за моими стопами. И вот она пришла, разодетая в равноденствие тепла и холода. Нового и вечного.
Выучено море наизусть: "Поедом волна несет волну, Не продраться сквозь песок и пену, Те приходят, что уже идут, Оставляя раненое тело И соленым замывая путь."
Депрессия - воистину странная реакция на полную луну, на институтский дворик с березами и голосящими птицами в ночи. Скоро буду способна на одни междометия, на ненависть по утрам потому,что опять проснулась. Уже вталкивает в никуда. "И вот остался ты стоять. И ты..."
Никогда. Нигде. Не пишу о себе. О том, что происходит внутри-снаружи. Разворачивать шурупинки и сворачивать действительность - пошло. Или не могу. Тошно быть подлежащим, сказуемым, существительным и эпитетом к нему. Или: ведь я из букв и для букв. Этот день уже сгорбился до размера чека, на оборотке которого стихи. (Хорошо писать на манжетах, салфетках, воротниках, пустых упаковок LD, на стенах, руках, руках). Ведь в длинной черточке "р" или в инверсии "к нему" можно вполне предсказать будущее. Заометафорила. Молодец.
"На самом деле" происходило все так: выломала телефон о псевдосцену; молчала; молчала - и так хорошо получилось! - буду теперь вовсе. Иду зарождаться в ванне, в чашке чая, в постели. Зачем только выходила из этой своей утробы. - хамство, как показать средний палец небу и гнилой зуб - нёбу, через которое вполне в мозг и сердце высыпается воздушная и земляная дрянь со всего мира.
Надо вспоминать, что помимо сердца есть кости и знаки препинания.
пора менять знаки, равенства, связи. разбить скорлупу (с яйцом внутри) - нафиг. изжечься, испиться, выйти наружу (а нужен?). кто подберет? (за тебя отживет?). как скоро ты станешь не камнем, богами, а теткой на море, в прибой вглубь ногами, дешевой, потасканной: дашь зажигалку? а сигарету? - довольна шершавым песком под ногами, мордой избитою, кофтою рваной. агу-агу! - вот что волает нам с вами мир и растреплется, и распугает: то же распятое тело, воронья стая. вытечься в кровь, все принять, умиляться, кричать от того, что еще не сбываешься, а продолжаешься, длишься (хоть вспять!) - старик, что пришел дать конфет и ругать - таков ты! окстись,- еще восемнадцать, в трубках еще голосит, еще руки развязкой заняты - весны разбляжены колоколами на храмах и визгом лохмотьев живых "дай!" под ногами. и нету стремления в плоть плодоносную (ну да, там промежность, там - чрево бесполое), отхолодей, отболей наконец уже - штормом грядущим живи, поколение! мне восемнадцать и каждому в мире, мы так огромны, не ровня квартире, мы гуще соленьев поэзий былых; мы вышли печататься охрипом дышл, как я начинаюсь -зачнется эпоха, плохо завяжется - плод будет сочным, мы высосем мякоть и мякостью стройной заново женное племя глаголом окатим любовью,и ей -опозорим! мы -каждый -выходит из нор, ну- приветствуй, эпоха.
Приходили святые, спускались с неба и восьмой день творения ночь продолжался, за который зачался в голубых цветах разум, языком - терпкий запах от листьев стал. Но молчи: пилигримы уйдут, их слова заплутает ветер. Моря близкая соль растворит отблеск белых плащей. Но молчи: и дари им покой, и плодов теплый сок раздавай. Свет есть нем. И пришли они за тишиной, не за лепетом горьких трав.
Все фразы в любом моем тексте начинаются с "я", "мне" или "мне не", хоть порой вспоминаю укрощать количество аз. Иррационально, психопатично, патологично все идет из сердца, а не из пролома в голове (как следовало бы). Бесконечные всепродолжительные восхищения. Она писала мне характеристику: "ты постоянно очаровываешься". Прошлое очарование ушло, осталось килотонн стихов (некий страдающий от собственного жира и неуместности синий кит, с воплями бороздящий подсознание), даже пост здесь, законспирированный лучше не бывает.
Сейчас - настоящее!ах! весна! - ничего подобного. Очарование образом, который я сперва высушу, затем забуду, а потом на странице одной из повестей воскреснет кровью девочка, танцующая под Вагнера в запертой квартире. И будет это умильно-сахарно; будет скальпельно-формалинно; будет НЕ НАСТОЯЩЕ.
"Папа, это не настоящая личинка"
В том же смысле - не правильно, не сочно. Куда подевалось из сердца, чтобы рвало наружу влажью, весной, травами, любовью?
Или осталась, нытик, в собственном нытье. Гремит костями под пиджаком мертвец, приглашенный на бал. Я завидую, - даже это совершая лживо, не от себя.
Я последний человек, который должен был встретиться вам.
Мы –божественное, мы знаем божественное, цельное, крепкое, прекрасное внутри себя. Вы –отчаяние, страсть, безысходность и несчастье. Вы –лучше человеческого.
Мы –живем непомерно долго, и мы отдаем себя свету как свет. Вы –нетерпеливы, вы –умираете.
Вы –как человек с содранной кожей, с разрезанной грудью, с раскрытым сердцем. Мы –раковины, мы гладки, словно камень.
Вы отвергнете нас. Мы почувствуем ваше, мы, скорее, переболеем вашим. Нас будет лихорадить вашей болью. Но мы останемся теми же, что и века.
Нам нужна вода и солнце. Мы можем столетиями слушать море вокруг нас и внутри нас и рассматривать нежное солнце над волнами. Вам –необходимо гораздо большее. Вам –необходимо Все. Кроме нашего.
Вы берете себя из бездны. Мы признаем лишь небо, прекрасное безмерное небо.
Мы были очень давно и нескоро вернемся сюда. Вы повторяетесь каждое время. Все –вечно разное время.
Мы просты. Элементарны. Счастливы. Вы –сложны, сложны, сложны.
Мы любим себе подобных, и мы –счастье друг для друга, кем бы мы ни были, и когда. Вы –любите страданием, болезнью, мгновенной радостью, пороком, красотой, войной.
Мы – каждый из нас, море или травы. Мы знаем, что соединимся позже. Вы, каждый из вас, -неповторимы и одиноки.
И потому Мы –воссоединимся после. Вы –несъединимы.
Безвдохновение. Надо б сшить рот, перевязать пульс,чтобы не размениваться.
Пустошь.
(Сих мыслей бренных семя развеет ветер переменный И глод умножит белое цветенье над мертвою равниной тела)
Когда у человека пересыхает, он либо рыскает рюмку, либо узаканивает жажду, песок, ничто. Возводит в иерархическую систему. Все -ради того,чтобы легче.
Одна старая женщина (если мыслить вперед) однажды сказала мне (если обернуться назад), что нет проще писать о листочках да мыслечувствах. Гораздо бурнее, труднее выразить человека в его быту и прочем марксизме-ленинизме. Внутренний маленький червячок дрыгался, потому что из ее губ тек одновременно и сок цветка Оберона, и нечто отвратительно чужое мне. Литература -честность. Писать - наконец-то срыгнуть и сок, и моралите. А я тут старушку с яблочком разопишу, хоть на самом деле меня волнует бодлеровское чудовище или, например, насколько далеко может зайти в своих галлюцинациях - галлюцинация? Имею право, вкратце.
Сейчас я понимаю, что все зависит от точек отсчета, что ни глобальной, ни просто правды она не изрекла. Пиши как знаешь.
Что еще волнует - эти самые точки отсчета. Я выбираю индивидуальность, которая проявляется в : стиле одежды, манере говорить, глядеть, писать, любить апельсины или клубнику, ненавидеть кефир, ставить фильмы хоррор или арт-хаус, пролистывать Ремарка не глядя, молиться на Рильке и проч. и проч. О, мыслить не-похоже. Еще по мелочи - давление какое, кость ли широка, описывался ли в детстве, пол, цвет глаз. Но все это - композиция, некая отличная комбинация. Подобная индивидуальность похожа на то, как меня в детстве впечатляли короткие рваные джинсы на тоненьких девочках-подростках, топы с ди каприо на груди, жевачка за щеку, резкий говор. Они мнились взрослыми и восхитительными. Все, вплоть до конституции тела, до потенциальной гипербожественности мысли, которую может выдать наш мозг, от половых извращений до КПД, - все это ничтожно, все проскальзывать бы взглядом, не останавливаясь. Прикусывать равнодушно губу. В нас нет никакой универсальности, точнее -есть ли она? Глубже архетипов и выше гуманизма, в общем, есть в нас нечто, не имеющее названия? Не классифицированное?Не вздернутое по миллиметрам на конфессиях и конференциях? Ну? Что? Что всем и известно, всегда чувствуемо? (кф Мученицы) Что НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ВЫРАЖЕНО.
Второе: быть набором личных качеств или всевидящим духом, зуб от зуба от универсальности? Нетленным, существующим только как всезнайка-автор, отсутствующим на страницах романа, но их -пишущем?...
Из этого комплекс морально-этических прет. (И вообще, как вижу сейчас, это всего лишь протест против обезличивания человека.) Но я знаю - мне отвратительно быть с плюсами-минусами, дынями-апельсинами, Рильке-Верленами, с узкими-толстыми пятками.
Две сотни лет провел я вместе с кровавым солнцем-эмбрионом, вслед за волной истлела лодка- Цирцея нежно гладит шерстку. Цирцея - нежно, слишком нежно и слишком гладит...В маках тонет загон на острове, где всходит зверья бессвязное глаголье...