Ноющая, ласковая, отличительная зараза. Ослепительное сердце в черной слюне -той, которую изнутри плодит, порождает трубка с засоренным горлышком. Она стекает горчащей дурманной приторью по узенькому дулу, капает на губы. Вот как ты...любишь. Покрывается грязью, половыми выделениями тот, кого ты любишь - и смотрит на тебя, прищурив глаз:
-"Ну как?"
-"Никак".
На все способные,всему промышленные, для всего утробные комочки, скользят твои клетки-клети жизни, не вытекая из-под ногтей, не скатываясь в разрезах глаз, не свиваясь по ночам меж волос. Вот как было...
Серебряная цепочка струйкой проникла в ладонь. Надень! Призраком терялась она между пальцев, гремела тише немой цикады. И плелась,плелась -не расцепить светлые звенья, не отнять руки. Очаровательство проникло тебе через дыхание, легло на равнины ребер и просачивалось, когда ты спала.
Надень на шею. Там, где болезненный фарфор соприкоснется с яростью металла. Надень,надень -звало унылое сердце, стонало скромно, шепотом на ухо,когда ты спала.
Серебро плескалось, освещая лицо, глаза, пальцы, вечно скользящие к мочке уха, коснуться лба в раскаянии. И ты смотрелась в себя как на серебро, а серебро любовалось твоим обликом, любуясь собой, пока ты спала.
Пока ты спала...
Нити нежно окружили волосы, зашли вовнутрь, переливаясь среди черни, как мелкие бутоны, ласкали волосы-воздух, без запаха, но наполняя отсутствием его. Запутались, заплели, оплели - бездумно, настойчиво, раняще, заплели волосы, пока ты спала.
И ни врозь с ними, и ни вместе с ними.
Режь.
Все режь, пусть как из узкого дула вылезут волосы горьчащей приторью, будто и не было их, будто и не будет их. Одни равнинные полости внутри остались молоды и через сотни лет, любуясь, любуясь очарованием, которому она и не помнила уже имени.
-"Ну как?"
-"Никак".
На все способные,всему промышленные, для всего утробные комочки, скользят твои клетки-клети жизни, не вытекая из-под ногтей, не скатываясь в разрезах глаз, не свиваясь по ночам меж волос. Вот как было...
Серебряная цепочка струйкой проникла в ладонь. Надень! Призраком терялась она между пальцев, гремела тише немой цикады. И плелась,плелась -не расцепить светлые звенья, не отнять руки. Очаровательство проникло тебе через дыхание, легло на равнины ребер и просачивалось, когда ты спала.
Надень на шею. Там, где болезненный фарфор соприкоснется с яростью металла. Надень,надень -звало унылое сердце, стонало скромно, шепотом на ухо,когда ты спала.
Серебро плескалось, освещая лицо, глаза, пальцы, вечно скользящие к мочке уха, коснуться лба в раскаянии. И ты смотрелась в себя как на серебро, а серебро любовалось твоим обликом, любуясь собой, пока ты спала.
Пока ты спала...
Нити нежно окружили волосы, зашли вовнутрь, переливаясь среди черни, как мелкие бутоны, ласкали волосы-воздух, без запаха, но наполняя отсутствием его. Запутались, заплели, оплели - бездумно, настойчиво, раняще, заплели волосы, пока ты спала.
И ни врозь с ними, и ни вместе с ними.
Режь.
Все режь, пусть как из узкого дула вылезут волосы горьчащей приторью, будто и не было их, будто и не будет их. Одни равнинные полости внутри остались молоды и через сотни лет, любуясь, любуясь очарованием, которому она и не помнила уже имени.